«Будущее – это всего лишь прошлое, видимое с другого конца» (Владимир Набоков).
Александра Гарт приобрела известность благодаря печатной графике — как автор тревожно-тоскливых, дребезжащих словно подъездные окна, визуально скудных работ. Подобно Алисе, падающей в кроличью нору, зритель с головой погружался в покинутые человеком лиминальные пространства произведений, собранные художницей из энергичных ломаных линий и черно-серых пятен в окна и двери типовых многоэтажек, детали городского пейзажа, лесные массивы, сетку-рабицу, глухие заборы и стены дворов, фонарные столбы и каркасы разрушившихся или так и не достроенных зданий. Несмотря на узнаваемость деталей, природа этих пространств оставалась непроясненной, переходной, ускользающей, колеблющейся между крайностями: между спокойствием и тревогой, устойчивостью и шаткостью, расслабленностью и напряженностью, прошлым и будущим.
Странное гипнотическое состояние пребывания в лимбе, чувство сюрреалистического сновиденческого зависания в безвременьи и бездействии провоцирует и выставленное на Cosmoscow произведение «Постоянство веселья и грязи». Название работы позаимствовано у Даниила Хармса. Его одноименное стихотворение — это поэтический текст об ускользании времени, его аннигиляции под воздействием двух энергий: беспечного веселья и безраздельного отчаянья от соприкосновения с самыми темными сторонами жизни и человеческой души, происходящем при постоянстве одной единственной фигуры — соглядатая, бога, демиурга.
Стихотворение датировано 1933 годом, и ответом Хармса на события тех лет стали абсурд и (прото-)экзистенционализм, которые удивительным образом сближают советского авангардного поэта и петербургскую художницу. «Постоянство веселья и грязи» Александры Гарт — это инсталляция в виде массивной круглой в сечении и обшитой деревянными досками конструкции из металла, тяжелый остов которой поддерживает размещенные по периметру фигуры коней. Геометрия конструкции и ее элементы складываются в образ карусели, подкрепленный центральным расположением инсталляции в пространстве ярмарки и самим ярмарочным форматом события. Кажется, что с минуты на минуту появится площадной зазывала, приглашающий на аттракционы и обещающий веселье, и смех, и по-детски наивное беззаботное счастье, которое испытает каждый, кто заберется на яркие глянцевые спины лошадок. Но это обещание не выполняется, аттракцион оказывается немой рассыпающейся руиной, хрупким свидетельством неизвестно чего. Вместо действия-движения — едва заметное мельтешение, рябь, энтропийные процессы и белый шум, монотонный протяжный гул миллионов голосов, каждый из которых манифестирует свою жизнь и стремится наделить ее в большей степени весельем и в меньшей — грязью.
Эстетическая утопия Гарт бездеятельна, и присущее ей отсутствие действия кажется близко знаменитому монологу идущего к реке (1), объединенному с фотографией детской площадкой среди «хрущевок» с вырванными из земли качелями и стоящей практически вертикально каруселью, сопровожденной подписью «потому что жизнь — это боль». И может быть, эта болезненность проистекает не из потребности почувствовать и изобразить «мир-без-нас», а из мысли, что сопоставление любой деятельности — человеческой жизни и тем более отдельного жеста, поступка, действия — с жизнью как таковой во всем многообразии ее проявлений, с живой и неживой жизнью, просто лишено смысла. Как гласит текст на одной из работ Гарт «Это была максимально плохая идея», осталось только найти максимально хорошую.
(1) «Я в своем познании настолько преисполнился, что я как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаю на триллионах и триллионах таких же планет, как эта Земля, мне этот мир абсолютно понятен, и я здесь ищу только одного - покоя, умиротворения и вот этой гармонии, от слияния с бесконечно вечным, от созерцания великого фрактального подобия и от вот этого замечательного всеединства» и так далее.